1

Карл Маркс

ВВЕДЕНИЕ 1

(Из экономических рукописей 1857–1858 годов)

I. ПРОИЗВОДСТВО, ПОТРЕБЛЕНИЕ, РАСПРЕДЕЛЕНИЕ, ОБМЕН (ОБРАЩЕНИЕ)

1. ПРОИЗВОДСТВО

a) Предмет исследования — это прежде всего материальное производство.

Индивидуумы, производящие в обществе, — а следовательно общественно-определённое производство индивидуумов, — таков, естественно, исходный пункт. Единичный и обособленный охотник и рыболов, с которых начинают Смит и Рикардо, принадлежат к лишённым фантазии выдумкам XVIII века. Это — робинзонады, которые отнюдь не являются — как воображают историки культуры — лишь реакцией против чрезмерной утончённости и возвращением к ложно понятой естественной жизни. Ни в малейшей степени не покоится на таком натурализме и contrat social Руссо 2, который устанавливает путём договора взаимоотношение и связь между независимыми от природы субъектами. Это — иллюзия, и всего лишь эстетическая иллюзия больших и малых робинзонад. Это, скорее, предвосхищение «гражданского общества», которое подготовлялось с XVI века, а в XVIII веке сделало гигантские шаги на пути к своей зрелости. В этом обществе свободной конкуренции отдельный человек выступает освобождённым от естественных связей и т. д., которые в прежние исторические эпохи делали его принадлежностью определённого ограниченного человеческого конгломерата. Пророкам XVIII века, на плечах которых ещё всецело стоят Смит и Рикардо, этот индивидуум XVIII века — продукт, с одной стороны, разложения феодальных общественных форм, а с другой — развития новых производительных сил, начавшегося с XVI века, — представляется идеалом, существование которого относится к прошлому; он представляется

2

им не результатом истории, а её исходным пунктом, потому что, согласно их воззрению на человеческую природу, соответствующий природе индивидуум представляется им не исторически возникшим, а данным самой природой. Это заблуждение было до сих пор свойственно каждой новой эпохе. Стюарт, который во многих отношениях, в противоположность XVIII веку, как аристократ, больше стоит на исторической почве, избежал этого заблуждения.

Чем больше мы углубляемся в историю, тем в большей степени индивидуум, а следовательно и производящий индивидуум, выступает несамостоятельным, принадлежащим к более обширному целому: сначала ещё совершенно естественным образом он связан с семьёй и с семьёй, развившейся в род; позднее — с общиной в различных её формах, возникшей из столкновения и слияния родов. Лишь в XVIII веке, в «гражданском обществе», различные формы общественной связи выступают по отношению к отдельной личности просто как средство для её частных целей, как внешняя необходимость. Однако эпоха, которая порождает эту точку зрения — точку зрения обособленного одиночки, — есть как раз эпоха наиболее развитых общественных (с этой точки зрения всеобщих) связей. Человек есть в самом буквальном смысле ζωον πολιτικον *, не только животное, которому свойственно общение, но животное, которое только в обществе и может обособляться. Производство обособленного одиночки вне общества — редкое явление, которое может произойти с цивилизованным человеком, случайно заброшенным в необитаемую местность и динамически уже содержащим в себе общественные силы, — такая же бессмыслица, как развитие языка без совместно живущих и разговаривающих между собой индивидуумов. На этом можно больше не останавливаться. Этого пункта можно было бы вовсе не касаться, если бы нелепости, вполне понятные у людей XVIII века, не были снова всерьёз привнесены в новейшую политическую экономию Бастиа, Кэри, Прудоном и т. д. Прудону и другим, конечно, приятно дать историко-философское объяснение происхождению какого-либо экономического отношения, исторического возникновения которого он не знает, путём создания мифов о том, будто Адаму или Прометею данная идея явилась в готовом и законченном виде, а затем она была введена и т. д. Нет ничего более сухого и скучного, чем фантазирующее locus communis **.

Таким образом, если речь идёт о производстве, то всегда о производстве на определённой ступени общественного

* — общественное животное (Аристотель. «Политика», т. I, гл. 1). Ред.

** — общее место, банальность. Ред.

3

развития — о производстве общественных индивидуумов. Может поэтому показаться, что для того, чтобы вообще говорить о производстве, мы должны либо проследить процесс исторического развития в его различных фазах, либо с самого начала заявить, что мы имеем дело с определённой исторической эпохой, например, с современным буржуазным производством, которое, в сущности, является нашей подлинной темой. Однако все эпохи производства имеют некоторые общие признаки, общие определения. Производство вообще — это абстракция, но абстракция разумная, поскольку она действительно выделяет общее, фиксирует его и потому избавляет нас от повторений. Между тем это всеобщее или выделенное путём сравнения общее само есть нечто многократно расчленённое, выражающееся в различных определениях. Кое-что из этого относится ко всем эпохам, другое является общим лишь некоторым эпохам. Некоторые определения общи и для новейшей и для древнейшей эпохи. Без них немыслимо никакое производство; хотя наиболее развитые языки имеют законы и определения, общие с наименее развитыми, всё же именно отличие от этого всеобщего и общего и есть то, что составляет их развитие. Определения, которые действительны для производства вообще, должны быть выделены именно для того, чтобы из-за единства, которое вытекает уже из того, что субъект, человечество, и объект, природа, — одни и те же, не было забыто существенное различие. В забвении этого заключается, например, вся мудрость современных экономистов, которые доказывают вечность и гармонию существующих социальных отношений. Они доказывают, например, что никакое производство невозможно без орудия производства, хотя бы этим орудием была только рука, что никакое производство невозможно без предшествующего, накопленного труда, хотя бы этот труд был всего лишь сноровкой, которую рука дикаря приобрела и накопила путём повторяющихся упражнений. Капитал есть, между прочим, также и орудие производства, и прошлый, объективированный труд. Стало быть, капитал есть всеобщее, вечное естественное отношение. Это получается потому, что отбрасывают как раз то специфическое, что одно только и делает «орудие производства», «накопленный труд», капиталом. Вся история производственных отношений представляется поэтому, например у Кэри, лишь фальсификацией, злонамеренно учинённой правительствами.

Если не существует производства вообще, то не существует также всеобщего производства. Производство есть всегда особая отрасль производства, например земледелие, животноводство, мануфактура и т. д., или оно есть совокупность их. Однако

4

политическая экономия — не технология. Отношение всеобщих определений производства на данной общественной ступени к особенным формам производства надлежит развить в другом месте (впоследствии).

Наконец, производство не есть только особенное производство. Однако всегда имеется определённый общественный организм, общественный субъект, действующий в более или менее обширной совокупности отраслей производства. Отношение научного изложения к реальному движению опять-таки сюда ещё не относится. Производство вообще. Особые отрасли производства. Производство как совокупное целое.

Стало модой изложению политической экономии предпосылать общую часть, и как раз такую, которая фигурирует под заглавием «производство» (смотри, например, Дж. Ст. Милля 3) и где рассматриваются общие условия всякого производства.

Эта общая часть состоит или должна якобы состоять:

1)  Из условий, без которых производство невозможно. Следовательно, это означает на деле не что иное, как указание существенных моментов всякого производства. Это, однако, сводится фактически, как мы увидим, к немногим очень простым определениям, которые превращаются в пространную плоскую тавтологию.

2)  Из условий, которые более или менее способствуют производству, как например, прогрессирующее и стагнационное состояние общества у Адама Смита. Чтобы эти моменты, имеющие у Смита в качестве aperçu * свою ценность, поднять до научного значения, были бы необходимы исследования о состоянии производительности по периодам, в ходе развития отдельных народов, исследования, которые лежат вне рамок нашей темы; поскольку же эти исследования относятся к ней, они должны быть изложены в главах о конкуренции, накоплении и т. д. В общей же постановке ответ сводится к общему положению, что промышленная нация достигает высшего уровня своего производства в тот момент, когда она вообще находится на высшей точке своего исторического развития. И действительно, высокий уровень промышленного развития народа имеет место до тех пор, пока главным для него является не прибыль [Gewinn], а добывание [Gewinnen]. Поэтому янки стоят выше англичан. Или же, например, известные расовые особенности, климат, естественные условия, как-то: близость к морю, плодородие почвы и т. д., более благоприятны для производства, чем другие. Это опять ведёт к тавтологии, что богатство тем легче

* — заметок. Ред.

5

создаётся, чем в большей степени имеются налицо его субъективные и объективные элементы.

Однако всё это вовсе не то, о чём действительно идёт речь у экономистов в этой общей части. Производство, наоборот, — смотри, например, Милля 4, — в отличие от распределения и т. д., должно изображаться как заключённое в рамки независимых от истории вечных законов природы, чтобы затем при удобном случае буржуазные отношения совершенно незаметно протащить в качестве непреложных естественных законов общества in abstracto *. Такова более или менее сознательная цель всего этого приёма. При распределении, напротив, люди якобы позволяют себе в действительности всякого рода произвол. Не говоря уже о грубом разрыве между производством и распределением и о их действительном отношении, с самого начала должно быть ясно, что, каким бы различным ни было распределение на различных ступенях общественного развития, о нём, так же как и о производстве, могут быть высказаны общие положения, и все исторические различия опять-таки могут быть смешаны и стёрты в общечеловеческих законах. Например, раб, крепостной, наёмный рабочий — все получают известное количество пищи, которое даёт им возможность существовать как рабу, как крепостному, как наёмному рабочему. Завоеватель, живущий за счёт дани, или чиновник, живущий за счёт налогов, или земельный собственник — за счёт ренты, или монах — за счёт милостыни, или левит — за счёт десятины, — все они получают долю общественного продукта, которая определяется другими законами, чем доля раба и т. д. Два основных пункта, которые все экономисты ставят под этой рубрикой, — это: 1) собственность, 2) её охрана юстицией, полицией и т. д. На это следует весьма кратко ответить:

ad 1) ** Всякое производство есть присвоение индивидуумом предметов природы в пределах определённой общественной формы и посредством неё. В этом смысле будет тавтологией сказать, что собственность (присвоение) есть условие производства. Смешно, однако, делать отсюда прыжок к определённой форме собственности, например, к частной собственности (что к тому же предполагает в качестве условия противоположную форму — отсутствие собственности). История, наоборот, показывает нам общую собственность (например, у индийцев, славян, древних кельтов и т. д.) как первоначальную форму, — форму, которая под видом общинной собственности ещё долго

* — вообще. Ред.

** — к пункту 1). Ред.

6

играет значительную роль. Мы здесь ещё вовсе не касаемся вопроса о том, растёт ли богатство лучше при той или другой форме собственности. Но что ни о каком производстве, а стало быть, ни о каком обществе, не может быть речи там, где не существует никакой формы собственности, — это тавтология. Присвоение, которое ничего не присваивает, есть contradictio in subjecto *.

ad 2) Охрана приобретённого и т. д. Если эти тривиальности свести к их действительному содержанию, то они скажут больше, чем знают их проповедники. А именно, что каждая форма производства порождает свойственные ей правовые отношения, формы правления и т. д. Грубость и отсутствие понимания в том и заключается, что органически между собой связанные явления ставятся в случайные взаимоотношения и в чисто рассудочную связь. Буржуазным экономистам мерещится только, что при современной полиции можно лучше производить, чем, например, при кулачном праве. Они забывают только, что и кулачное право есть право и что право сильного в другой форме продолжает существовать также и в их «правовом государстве».

Когда общественные отношения, соответствующие определённой ступени производства, только возникают или когда они уже исчезают, естественно происходят нарушения производства, хотя в различной степени и с различным результатом.

Резюмируем: есть определения, общие всем ступеням производства, которые фиксируются мышлением как всеобщие; однако так называемые общие условия всякого производства суть не что иное, как эти абстрактные моменты, с помощью которых нельзя понять ни одной действительной исторической ступени производства.

2. ОБЩЕЕ ОТНОШЕНИЕ ПРОИЗВОДСТВА К РАСПРЕДЕЛЕНИЮ, ОБМЕНУ, ПОТРЕБЛЕНИЮ

Прежде чем продолжать дальнейший анализ производства, необходимо обратить внимание на те различные рубрики, которые ставят рядом с ним экономисты.

Первое поверхностное представление: в процессе производства члены общества приспособляют (создают, преобразуют) продукты природы к человеческим потребностям; распределение устанавливает пропорцию, в которой каждый индивидуум принимает участие в произведённом; обмен доставляет ему те

* — противоречие в самом предмете. Ред.

7

определённые продукты, на которые он хочет обменять доставшуюся ему при распределении долю; наконец, в потреблении продукты становятся предметами потребления, индивидуального присвоения. Производство создаёт предметы, соответствующие потребностям; распределение распределяет их согласно общественным законам; обмен снова распределяет уже распределённое согласно отдельным потребностям; наконец, в потреблении продукт выпадает из этого общественного движения, становится непосредственно предметом и слугой отдельной потребности и удовлетворяет её в процессе потребления. Производство выступает, таким образом, исходным пунктом, потребление — конечным пунктом, распределение и обмен — серединой, которая, в свою очередь, заключает в себе два момента, так как распределение определяется как момент, исходящий от общества, а обмен — от индивидуума. В производстве объективируется личность, в личности субъективируется вещь; в распределении общество принимает на себя, в форме господствующих всеобщих определений, опосредствование между производством и потреблением, в обмене они опосредствуются случайной определённостью индивидуума.

Распределение определяет отношение (количество), в котором продукты достаются индивидуумам; обмен определяет те продукты, в которых индивидуум требует часть, доставшуюся ему при распределении.

Производство, распределение, обмен, потребление образуют, таким образом, правильный силлогизм: производство составляет в нём всеобщность, распределение и обмен — особенность, а потребление — единичность, замыкающую собой целое. Это, конечно, связь, но поверхностная. Производство якобы определяется всеобщими законами природы, распределение — общественной случайностью, оно может поэтому влиять на производство более или менее благоприятно; обмен находится между ними обоими как формально общественное движение, а заключительный акт — потребление, которое рассматривается не только как конечный пункт, но также и как конечная цель, лежит, собственно, вне экономики, за исключением того, что оно, в свою очередь, оказывает обратное воздействие на исходный пункт и вновь даёт начало всему процессу.

Противники политико-экономов, — будь то противники из среды этой самой науки или вне её, — упрекающие их в варварском разрывании на части единого целого, либо стоят с ними на одной и той же почве, либо ниже их. Нет ничего более банального, чем упрёк, будто политико-экономы обращают слишком большое внимание на производство, рассматривая его как

8

самоцель. Распределение, мол, имеет такое же большое значение. В основе этого упрёка лежит как раз представление экономистов, будто распределение существует как самостоятельная, независимая сфера рядом с производством. Или делают упрёк, что эти моменты якобы не охватываются в их единстве. Как будто бы этот разрыв проник не из действительности в учебники, а наоборот, из учебников — в действительность, как будто здесь дело идёт о диалектическом примирении понятий, а не о понимании реальных отношений!

a) [Производство и потребление]

Производство есть непосредственно также и потребление. Двоякое потребление — субъективное и объективное: индивидуум, который развивает свои способности в процессе производства, в то же время расходует, потребляет их в акте производства, точно так же, как естественный акт создания потомства представляет собой расходование жизненных сил. Во-вторых: производство есть потребление средств производства, которые используются, изнашиваются, а отчасти (как например, при сжигании) вновь распадаются на основные элементы. Точно так же обстоит дело с потреблением сырого материала, который не сохраняет своего естественного вида и свойств, а наоборот, утрачивает их. Поэтому акт производства, во всех своих моментах, есть также акт потребления. Однако со всем этим экономисты соглашаются. Производство, как непосредственно идентичное с потреблением, потребление, как непосредственно совпадающее с производством, они называют производительным потреблением. Эта идентичность производства и потребления сводится к положению Спинозы: «determinatio est negatio» 5. Однако это определение производительного потребления даётся только для того, чтобы отделить потребление, идентичное с производством, от собственно потребления, которое, наоборот, понимается как уничтожающая противоположность производства. Итак, рассмотрим собственно потребление.

Потребление есть непосредственно также и производство, подобно тому как в природе потребление химических элементов и веществ есть производство растения. Что, например, в процессе питания, представляющем собой одну из форм потребления, человек производит своё собственное тело, — это совершенно ясно; но это же приложимо и ко всякому другому виду потребления, который с той или другой стороны, каждый в своём роде, производит человека. Это — потребительное производство. Однако, говорит политическая экономия, это идентичное

9

с потреблением производство есть второй вид производства, вытекающий из уничтожения продукта первого. В первом производитель овеществляет себя, во втором — персонифицируется произведённая им вещь. Таким образом, это потребительное производство, — хотя оно есть непосредственное единство производства и потребления, — существенно отличается от собственно производства. Непосредственное единство, в котором производство совпадает с потреблением и потребление — с производством, сохраняет их непосредственную раздвоенность.

Итак, производство есть непосредственно потребление, потребление есть непосредственно производство. Каждое непосредственно является своей противоположностью. Однако в то же время между обоими имеет место опосредствующее движение. Производство опосредствует потребление, для которого оно создаёт материал, без чего у потребления отсутствовал бы предмет. Однако и потребление опосредствует производство, ибо только оно создаёт для продуктов субъекта, для которого они и являются продуктами. Продукт получает своё последнее finish * только в потреблении. Железная дорога, по которой не ездят, которой не пользуются, которая не потребляется, есть железная дорога только δυνάμει **, а не в действительности. Без производства нет потребления, однако и без потребления нет производства, так как производство было бы в таком случае бесцельно. Потребление создаёт производство в двояком отношении:

1) Тем, что только в потреблении продукт становится действительно продуктом. Например, платье становится действительно платьем лишь тогда, когда его носят; дом, в котором не живут, фактически не является действительным домом. Таким образом, продукт, в отличие от простого предмета природы, проявляет себя как таковой, становится продуктом только в потреблении. Потребление, уничтожая продукт, тем самым доводит его до finishing stroke ***, ибо продукт есть продукт не как овеществлённая деятельность, но лишь как предмет для действующего субъекта.

2) Тем, что потребление создаёт потребность в новом производстве, стало быть, идеальный, внутренне побуждающий мотив производства, который является его предпосылкой. Потребление создаёт побуждение к производству, оно создаёт также и предмет, который воздействует на производство, определяя его цель. И если ясно, что производство предоставляет

* — завершение. Ред.

** — в возможности. Ред.

*** — завершённости. Ред.

10

потреблению предмет в его внешней форме, то точно так же ясно, что потребление полагает предмет производства идеально, как внутренний образ, как потребность, как побуждение и как цель. Оно создаёт предметы производства в их ещё субъективной форме. Без потребности нет производства. Но именно потребление воспроизводит потребность.

Этому соответствует со стороны производства то, что оно:

1) доставляет потреблению материал, предмет. Потребление без предмета не есть потребление. Таким образом, с этой стороны производство создаёт, порождает потребление.

2) Однако производство создаёт для потребления не только предмет, — оно придаёт потреблению также его определённость, его характер, его завершённость. Как потребление завершает продукт как продукт, точно так же производство завершает потребление. Прежде всего, предмет не есть предмет вообще, а определённый предмет, который должен быть потреблён определённым способом, опять-таки предуказанным самим производством. Голод есть голод, однако голод, который утоляется варёным мясом, поедаемым с помощью ножа и вилки, это иной голод, чем тот, при котором проглатывают сырое мясо с помощью рук, ногтей и зубов. Не только предмет потребления, но также и способ потребления создаётся, таким образом, производством, не только объективно, но также и субъективно. Производство, таким образом, создаёт потребителя.

3) Производство доставляет не только потребности материал, но и материалу потребность. Когда потребление выходит из своей первоначальной природной грубости и непосредственности, — а длительное пребывание его на этой ступени само было бы результатом закосневшего в природной грубости производства, — то оно само, как побуждение, опосредствуется предметом. Потребность, которую оно в нём ощущает, создана восприятием последнего. Предмет искусства — нечто подобное происходит со всяким другим продуктом — создаёт публику, понимающую искусство и способную наслаждаться красотой. Производство производит поэтому не только предмет для субъекта, но также и субъект для предмета.

Производство поэтому создаёт потребление: 1) производя для него материал, 2) определяя способ потребления, 3) возбуждая в потребителе потребность, предметом которой является созданный им продукт. Оно производит поэтому предмет потребления, способ потребления и побуждение к потреблению. Точно так же потребление порождает способности производителя, возбуждая в нём направленную на определённые цели потребность.

11

Идентичность потребления и производства проявляется, следовательно, трояко:

1) Непосредственная идентичность: производство есть потребление; потребление есть производство. Потребительное производство. Производительное потребление. Экономисты называют то и другое производительным потреблением, но делают ещё одно различие: первое фигурирует как воспроизводство, второе — как производительное потребление. Все исследования относительно первого являются исследованиями о производительном или непроизводительном труде; исследования относительно второго — исследованиями о производительном или непроизводительном потреблении.

2) То, что каждое из них выступает как средство для другого и одно опосредствуется другим, что находит своё выражение в их взаимной зависимости. Это — движение, благодаря которому они вступают в отношения друг к другу, выступают как настоятельно необходимые друг для друга, но в котором они остаются тем не менее ещё внешними по отношению друг к другу. Производство создаёт материал как внешний предмет для потребления; потребление создаёт потребность как внутренний предмет, как цель для производства. Без производства нет потребления, без потребления нет производства. Это положение фигурирует в политической экономии в различных формах.

3) Производство — не только непосредственно потребление, а потребление — непосредственно производство; производство также — не только средство для потребления, а потребление — цель для производства, т. е. в том смысле, что каждое доставляет другому его предмет: производство — внешний предмет для потребления, потребление — мысленно представляемый предмет для производства. Каждое из них есть не только непосредственно другое и не только опосредствует другое, но каждое из них, совершаясь, создаёт другое, создаёт себя как другое. Потребление прежде всего завершает акт производства, заканчивая продукт как продукт, поглощая его, уничтожая его самостоятельно-вещную форму; повышая посредством потребности повторения способность, развитую в первом акте производства, до степени искусства; оно, следовательно, не только тот завершающий акт, благодаря которому продукт становится продуктом, но и тот, благодаря которому производитель становится производителем. С другой стороны, производство создаёт потребление, создавая определённый способ потребления и затем создавая побуждение к потреблению, самоё способность потребления как потребность. Эта последняя, указанная в пункте 3, идентичность многократно разъясняется в политической

12

экономии в отношении спроса и предложения, предметов и потребностей, потребностей естественных и созданных обществом.

Поэтому для гегельянца нет ничего проще, как отождествить производство и потребление. И это делается не только социалистическими беллетристами 6, но и самыми прозаическими экономистами, например Сэем, в той форме, что если рассматривать народ или также человечество in abstracto, то его производство будет его потреблением. Шторх, указывая на ошибку Сэя, напомнил 7, что народ, например, не потребляет свой продукт целиком, но создаёт и средства производства, основной капитал и т. д. Кроме того, рассматривать общество как один-единственный субъект значит рассматривать его неправильно, умозрительно. У одного субъекта производство и потребление выступают как моменты одного акта. Здесь нужно подчеркнуть лишь самое важное, что если рассматривать производство и потребление как деятельность одного субъекта или отдельных индивидуумов, они во всяком случае выступают как моменты процесса, в котором производство есть действительно исходный пункт, а поэтому также и господствующий момент. Потребление как необходимость, как потребность, само есть внутренний момент производительной деятельности, однако последняя есть исходный пункт реализации, а потому и её господствующий момент — акт, к которому снова сводится весь процесс. Индивидуум производит предмет и через его потребление возвращается опять к самому себе, но уже как производящий и воспроизводящий себя самого индивидуум. Потребление выступает, таким образом, как момент производства.

Но в обществе отношение производителя к продукту, поскольку он уже изготовлен, чисто внешнее, и возвращение продукта к субъекту зависит от отношения последнего к другим индивидуумам. Он не вступает в непосредственное владение продуктом. Точно так же непосредственное присвоение продукта не составляет его цели, если он производит в обществе. Между производителем и продуктом встаёт распределение, которое при помощи общественных законов определяет его долю в мире продуктов; следовательно, распределение становится между производством и потреблением.

Стоит ли распределение, как самостоятельная сфера, рядом с производством и вне его?

b) [Производство и распределение]

Если обратиться к обычным сочинениям по политической экономии, то прежде всего бросается в глаза, что всё в них даётся в двойном виде. Например, в распределении фигурируют

13

земельная рента, заработная плата, процент и прибыль, в то время как в производстве в качестве его факторов фигурируют земля, труд, капитал. Относительно капитала с самого начала ясно, что он определяется двояко: 1) как фактор производства, 2) как источник дохода, как фактор, определяющий известные формы распределения. Процент и прибыль фигурируют поэтому как таковые также и в производстве, поскольку они представляют собой те формы, в которых увеличивается, возрастает капитал, следовательно, представляют собой моменты производства самого капитала. Процент и прибыль как формы распределения предполагают капитал как фактор производства. Они — способы распределения, которые имеют своей предпосылкой капитал как фактор производства. Они суть также способы воспроизводства капитала.

Заработная плата представляет собой также наёмный труд, рассматриваемый под другой рубрикой: та определённость, которую труд имеет здесь как фактор производства, выступает там как определение распределения. Если бы труд не был определён как наёмный труд, то и тот способ, которым он участвует в продуктах, не выступал бы в качестве заработной платы, как, например, при рабстве. Наконец, земельная рента — если взять сразу наиболее развитую форму распределения, в которой земельная собственность принимает участие в продуктах, — предполагает крупную земельную собственность (собственно говоря, крупное сельское хозяйство) в качестве фактора производства, но не землю как таковую, так же как заработная плата не имеет предпосылкой труд как таковой. Отношения распределения и способы распределения выступают поэтому лишь оборотными сторонами факторов производства. Индивидуум, принимающий участие в производстве в форме наёмного труда, участвует в продуктах, в результатах производства, в форме заработной платы. Структура распределения полностью определяется структурой производства. Распределение само есть продукт производства — не только по содержанию, ибо распределяться могут только результаты производства, но и по форме, ибо определённый способ участия в производстве определяет особую форму распределения, форму, в которой принимают участие в распределении. Полнейшая иллюзия, когда в производстве говорят о земле, в распределении — о земельной ренте и т. д.

Поэтому экономисты, как Рикардо, которых чаще всего упрекали в том, будто они обращают внимание лишь на производство, рассматривали распределение как единственный предмет политической экономии, ибо они инстинктивно избрали

14

формы распределения в качестве наиболее точных выражений, в которых фиксируются факторы производства в данном обществе.

По отношению к отдельному индивидууму распределение выступает, конечно, как общественный закон, обусловливающий то его положение в производстве, в рамках которого он производит и которое поэтому предшествует производству. Индивидуум не имеет с самого начала ни капитала, ни земельной собственности. С самого рождения в силу общественного распределения ему предназначен наёмный труд. Однако это предназначение само есть результат того, что капитал, земельная собственность существуют как самостоятельные факторы производства.

Если рассматривать целые общества, то представляется, будто распределение ещё с одной стороны предшествует производству и определяет его в качестве как бы предэкономического факта. Народ-завоеватель разделяет землю между завоевавшими и устанавливает таким образом известное распределение и форму земельной собственности, а тем самым определяет и производство. Или он обращает побеждённых в рабов и делает таким образом рабский труд основой производства. Или народ путём революции разбивает крупную земельную собственность на парцеллы и, следовательно, этим новым распределением придаёт производству новый характер. Или законодательство увековечивает земельную собственность в руках известных семей или распределяет труд как наследственную привилегию и фиксирует его таким образом в кастовом духе. Во всех этих случаях — а все они являются историческими — кажется, что не распределение организуется и определяется производством, а, наоборот, производство организуется и определяется распределением.

Распределение в самом поверхностном понимании выступает как распределение продуктов и, таким образом, представляется дальше отстоящим от производства и якобы самостоятельным по отношению к нему. Однако прежде чем распределение есть распределение продуктов, оно есть: 1) распределение орудий производства и 2) — что представляет собой дальнейшее определение того же отношения — распределение членов общества по различным родам производства (подчинение индивидуумов определённым производственным отношениям). Распределение продуктов есть, очевидно, лишь результат этого распределения, которое заключено в самом процессе производства и которое определяет организацию производства. Рассматривать производство независимо от этого заключающегося

15

в нём распределения есть, очевидно, пустая абстракция, в то время как распределение продуктов, наоборот, дано само собой вместе с этим распределением, составляющим с самого начала момент производства. Рикардо, который стремился понять современное производство в его определённой социальной организации и который является экономистом производства par excellence *, именно поэтому объявляет не производство, а распределение подлинным предметом современной политической экономии. Отсюда ещё раз очевидны нелепости экономистов, которые изображают производство в качестве вечной истины, изгоняя в то же время историю в область распределения.

В каком отношении к производству находится это определяющее его распределение, есть, очевидно, вопрос, который относится к самому производству. Если скажут, что, по крайней мере, поскольку производство должно исходить из известного распределения орудий производства, распределение в этом смысле предшествует производству и образует его предпосылку, то на это следует ответить, что производство действительно имеет свои условия и предпосылки, которые образуют собой его моменты. Последние могут сначала выступать как естественно возникшие. Самим процессом производства они превращаются из естественно выросших в исторические, и если для одного периода они выступали естественными предпосылками производства, то для другого периода они были его историческим результатом. В самом процессе производства они постоянно изменяются. Например, применение машин изменило распределение как орудий производства, так и продуктов. Современная крупная земельная собственность сама есть результат как современной торговли и современной индустрии, так и применения последней к сельскому хозяйству.

Все намеченные выше вопросы сводятся в конечном счёте к тому, каким образом общеисторические условия воздействуют на производство, а также к отношению между производством и историческим развитием вообще. Вопрос, очевидно, относится к рассмотрению и развитию самого производства.

Однако на вопросы, поставленные выше в столь тривиальной форме, можно дать столь же краткий ответ. При всех завоеваниях возможен троякий исход. Народ-завоеватель навязывает побеждённым собственный способ производства (например, англичане в этом столетии в Ирландии, отчасти в Индии); или он оставляет старый способ производства и довольствуется данью (например, турки и римляне); или происходит

* — по преимуществу. Ред.

16

взаимодействие, из которого возникает новое, синтез (отчасти при германских завоеваниях). Во всех случаях способ производства, будь то победителей, будь то побеждённых, будь то возникший из соединения обоих, определяет то новое распределение, которое устанавливается. Хотя последнее выступает как предпосылка для нового периода производства, само оно опять-таки продукт производства — и не только исторического вообще, но определённого исторического производства.

Например, монголы при опустошении России действовали сообразно с их способом производства, пастбищным скотоводством, для которого большие необитаемые пространства являются главным условием. Германские варвары, для которых земледелие при помощи крепостных было обычным способом производства, так же как и изолированная жизнь в деревне, тем легче могли подчинить этим условиям римские провинции, что происшедшая там концентрация земельной собственности уже совершенно опрокинула прежние отношения земледелия.

Существует традиционное представление, будто в известные периоды люди жили исключительно грабежом. Однако, чтобы можно было грабить, должно быть налицо нечто для грабежа, стало быть производство. И способ грабежа опять-таки определяется способом производства. Например, stock-jobbing nation * не может быть ограблена таким же способом, как пастушеский народ.

В лице раба похищается непосредственно орудие производства. Однако затем производство той страны, для которой он похищается, должно быть организовано так, чтобы допускалось применение рабского труда, или (как в Южной Америке и т. д.) должен быть создан соответствующий рабскому труду способ производства.

Законы могут увековечить какое-либо средство производства, например землю, в руках известных семей. Эти законы только тогда получают экономическое значение, когда крупная земельная собственность находится в гармонии с общественным производством, как, например, в Англии. Во Франции велось мелкое земледелие, несмотря на крупную земельную собственность, поэтому последняя и была разбита революцией. А увековечение парцелляции, например путём законов? Вопреки этим законам, собственность снова концентрируется. Влияние законов, направленных к закреплению условий распределения, и их воздействие этим путём на производство следует определить особо.

* — нации с развитой биржевой спекуляцией. Ред.

17

c) Наконец, обмен и обращение

Обращение само есть лишь определённый момент обмена или обмен, рассматриваемый в целом.

Поскольку обмен есть лишь опосредствующий момент между производством и обусловленным им распределением, с одной стороны, и потреблением, с другой стороны, а потребление само выступает как момент производства, постольку и обмен, очевидно, заключён в производстве как его момент.

Ясно, во-первых, что обмен деятельностей и способностей, который совершается в самом производстве, относится прямо к нему и составляет его существенную сторону. Во-вторых, то же самое верно и относительно обмена продуктов, поскольку он есть средство для производства готового продукта, предназначенного для непосредственного потребления. Постольку сам обмен есть акт, входящий в производство. В-третьих взаимный обмен между самими предпринимателями по своей организации так же всецело определяется производством, как и сама производственная деятельность. Обмен выступает независимым и индифферентным по отношению к производству только в последней стадии, когда продукт обменивается непосредственно для потребления. Однако 1) не существует обмена без разделения труда, будь последнее первобытным или уже результатом исторического развития, 2) частный обмен предполагает частное производство, 3) интенсивность обмена, его распространение, так же как и его форма, определяются развитием и организацией производства. Например, обмен между городом и деревней; обмен в деревне, в городе и т. д. Обмен, таким образом, во всех своих моментах или непосредственно заключён в производстве, или определяется этим последним.

Результат, к которому мы пришли, заключается не в том, что производство, распределение, обмен и потребление идентичны, а в том, что все они образуют собой части целого, различия внутри единства. Производство господствует как над самим собой во всей противоположности своих определений, так и над другими моментами. С него каждый раз начинается процесс снова. Что обмен и потребление не могут иметь господствующего значения — это ясно само собой. То же самое относится к распределению как к распределению продуктов. В качестве же распределения факторов производства оно само есть момент производства. Определённое производство обусловливает, таким образом, определённое потребление, распределение, обмен и определённые отношения этих различных моментов друг к другу. Конечно, и производство в его односторонней форме

18

определяется, со своей стороны, другими моментами. Например, когда расширяется рынок, т. е. сфера обмена, возрастают размеры производства и становится глубже его дифференциация. С изменением распределения изменяется производство, например с концентрацией капитала, с различным распределением населения между городом и деревней и т. д. Наконец, нужды потребления определяют производство. Между различными моментами имеет место взаимодействие. Это бывает во всяком органическом целом.

3. МЕТОД ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ

Когда мы рассматриваем данную страну в политико-экономическом отношении, то мы начинаем с её населения, его разделения на классы, распределения населения между городом, деревней и морскими промыслами, между различными отраслями производства, с вывоза и ввоза, годового производства и потребления, товарных цен и т. д.

Кажется правильным начинать с реального и конкретного, с действительных предпосылок, следовательно, например в политической экономии, с населения, которое есть основа и субъект всего общественного процесса производства. Между тем при ближайшем рассмотрении это оказывается ошибочным. Население — это абстракция, если я оставлю в стороне, например, классы, из которых оно состоит. Эти классы опять-таки пустой звук, если я не знаю основ, на которых они покоятся, например наёмного труда, капитала и т. д. Эти последние предполагают обмен, разделение труда, цены и т. д. Капитал, например, — ничто без наёмного труда, без стоимости, денег, цены и т. д. Таким образом, если бы я начал с населения, то это было бы хаотическое представление о целом, и только путём более близких определений я аналитически подходил бы ко всё более и более простым понятиям: от конкретного, данного в представлении, ко всё более и более тощим абстракциям, пока не пришёл бы к простейшим определениям. Отсюда пришлось бы пуститься в обратный путь, пока я не пришёл бы, наконец, снова к населению, но на этот раз не как к хаотическому представлению о целом, а как к богатой совокупности, с многочисленными определениями и отношениями. Первый путь — это тот, по которому политическая экономия исторически следовала в период своего возникновения. Экономисты XVII столетия, например, всегда начинают с живого целого, с населения, нации, государства, нескольких государств и т. д., но они всегда заканчивают тем, что путём анализа выделяют некоторые определяющие

19

абстрактные всеобщие отношения, как разделение труда, деньги, стоимость и т. д. Как только эти отдельные моменты были более или менее зафиксированы и абстрагированы, стали возникать экономические системы, которые восходят от простейшего — как труд, разделение труда, потребность, меновая стоимость — к государству, международному обмену и мировому рынку. Последний метод есть, очевидно, правильный в научном отношении. Конкретное потому конкретно, что оно есть синтез многих определений, следовательно, единство многообразного. В мышлении оно поэтому выступает как процесс синтеза, как результат, а не как исходный пункт, хотя оно представляет собой действительный исходный пункт и, вследствие этого, также исходный пункт созерцания и представления. На первом пути полное представление испаряется до степени абстрактного определения, на втором пути абстрактные определения ведут к воспроизведению конкретного посредством мышления. Гегель поэтому впал в иллюзию, понимая реальное как результат себя в себе синтезирующего, в себя углубляющегося и из самого себя развивающегося мышления, между тем как метод восхождения от абстрактного к конкретному есть лишь способ, при помощи которого мышление усваивает себе конкретное, воспроизводит его как духовно конкретное. Однако это ни в коем случае не есть процесс возникновения самого конкретного. Простейшая экономическая категория, например меновая стоимость, предполагает население — население, производящее в определённых условиях, — а также определённые формы семьи, общины или государства и т. д. Она не может существовать иначе, как абстрактное, одностороннее отношение уже данного конкретного живого целого. Напротив, как категория, меновая стоимость ведёт допотопное существование. Поэтому для сознания (а философское сознание именно таково), для которого постигающее в понятиях мышление есть действительный человек и поэтому только постигнутый в понятиях мир как таковой есть действительный мир, — движение категорий выступает как действительный (хотя, к сожалению, и получающий некоторый толчок извне) акт производства, результатом которого является мир; и это — здесь мы опять имеем тавтологию — постольку правильно, поскольку конкретная целостность, в качестве мысленной целостности, мысленной конкретности, действительно есть продукт мышления, понимания; однако это ни в коем случае не продукт понятия, размышляющего и саморазвивающегося вне созерцания и представления, а переработка созерцания и представлений в понятия. Целое, как оно представляется в голове в качестве мыслимого

20

целого, есть продукт мыслящей головы, которая осваивает мир исключительно ей присущим образом — образом, отличающимся от художественного, религиозного, практически-духовного освоения этого мира. Реальный субъект остаётся, как и прежде, вне головы, существуя как нечто самостоятельное, и именно до тех пор, пока голова относится к нему лишь умозрительно, лишь теоретически. Поэтому и при теоретическом методе субъект, общество, должен постоянно витать в нашем представлении как предпосылка.

Однако не имело ли место также независимое историческое или естественное существование этих простых категорий до существования более конкретных категорий? Ça dépend *. Например, Гегель правильно начинает философию права с владения как простейшего правового отношения субъекта. Но никакого владения не существует до семьи или до отношения господства и подчинения, которые суть гораздо более конкретные отношения. Напротив, было бы правильно сказать, что существуют семьи, роды, которые ещё только владеют, но не имеют собственности. Более простая категория выступает, таким образом, как отношение первичных семейных или родовых сообществ к собственности. В более развитом обществе она выступает как более простое отношение развившегося организма. Однако конкретный субстрат, отношение которого есть владение, постоянно предполагается. Можно представить себе единичного дикаря владеющим. Но тогда владение не есть правоотношение. Неверно, будто владение исторически развилось в семью. Наоборот, оно всегда предполагает эту «более конкретную правовую категорию». Но, между тем, здесь имеется та доля истины, что простые категории суть выражения отношений, в которых может реализоваться менее развитая конкретность до установления более многостороннего отношения или связи, идеально выражающейся в более конкретной категории, в то время как более развитая конкретность сохраняет эту же категорию как подчинённое отношение. Деньги могут существовать и исторически существовали раньше капитала, раньше банков, раньше наёмного труда и т. д. С этой стороны можно, стало быть, сказать, что более простая категория может выражать собой господствующие отношения менее развитого целого или подчинённые отношения более развитого целого, т. е. отношения, которые исторически уже существовали раньше, чем целое развилось в ту сторону, которая выражена в более конкретной категории. В этом отношении ход абстрактного

* — Смотря по обстоятельствам. Ред.

21

мышления, восходящего от простейшего к сложному, соответствует действительному историческому процессу.

С другой стороны, можно сказать, что имеются весьма развитые и всё-таки исторически менее зрелые общественные формы, где имеют место высшие экономические формы, например кооперация, развитое разделение труда и т. д., но не существует никаких денег, например в Перу. Точно так же в славянских общинах деньги и обусловливающий их обмен или совсем не выступают, или играют незначительную роль внутри отдельных общин, но зато выступают на границах последних, в сношениях с другими общинами; вообще ошибочно принимать обмен внутри одной и той же общины за первоначально конституирующий элемент. Напротив, вначале обмен возникает чаще между различными общинами, чем между членами одной и той же общины. Далее: хотя деньги начали играть известную роль очень рано и всесторонне, однако в древности они выступают как господствующий элемент только у односторонне определившихся наций, у торговых наций. И даже в наиболее развитой древности, у греков и римлян, полное развитие денег, которое составляет предпосылку современного буржуазного общества, отмечается только в период разложения. Таким образом, эта совершенно простая категория исторически выступает в своей полной силе только в наиболее развитых состояниях общества. Она отнюдь не проникает во все экономические отношения; например, в Римской империи, в период наибольшего её развития, основу составляли натуральные подати и повинности. Денежное хозяйство было там вполне развито, собственно, только в армии, оно никогда не охватывало весь процесс труда в целом.

Итак, хотя более простая категория исторически может существовать раньше более конкретной, но в своём полном интенсивном и экстенсивном развитии она может быть присуща как раз более сложной общественной форме, в то время как более конкретная категория была полнее развита при менее развитой общественной форме.

Труд кажется совершенно простой категорией. Представление о нём в этой всеобщности — как о труде вообще — является также весьма древним. Однако «труд», экономически рассматриваемый в этой простой форме, есть столь же современная категория, как и отношения, которые порождают эту простую абстракцию. Монетарная система, например, определяет богатство ещё совершенно объективно, как вещь, существующую в деньгах [als Sache außer sich im Geld]. По сравнению с этой точкой зрения было большим прогрессом, когда

22

мануфактурная или коммерческая система перенесла источник богатства из предмета в субъективную деятельность, в коммерческий и мануфактурный труд, однако сама эта деятельность всё ещё понималась ограниченно, как деятельность, производящая деньги. Этой системе противостоит физиократическая система, которая признаёт в качестве труда, создающего богатства, определённую форму труда — земледельческий труд, а самый объект она видит уже не в денежном облачении, а в продукте вообще, во всеобщем результате труда. Этот продукт, однако, соответственно ограниченному характеру деятельности, всё ещё рассматривается как продукт, определённый природой, как продукт земледелия, продукт земли par excellence.

Огромным достижением Адама Смита явилось то, что он отверг всякую определённость деятельности, создающей богатство; у него — просто труд, не мануфактурный, не коммерческий, не земледельческий труд, а как тот, так и другой. Вместе с абстрактной всеобщностью деятельности, создающей богатство, признаётся также всеобщность предмета, определяемого как богатство; это — продукт вообще или опять-таки труд вообще, но уже как прошлый, овеществлённый труд. Как труден и велик был этот переход, видно из того, что Адам Смит сам ещё время от времени возвращается к физиократической системе. Могло бы показаться, будто таким путём найдено лишь абстрактное выражение для простейшего и древнейшего отношения, в котором люди, при всякой общественной форме, выступают как производители. Это верно с одной стороны, но неверно — с другой.

Безразличие к определённому виду труда предполагает весьма развитую совокупность действительных видов труда, ни один из которых не является более господствующим. Таким образом, наиболее всеобщие абстракции возникают вообще только в условиях богатого конкретного развития, где одно и то же является общим для многих или для всех элементов. Тогда оно перестаёт быть мыслимым только в особенной форме. С другой стороны, эта абстракция труда вообще есть не только духовный результат конкретной совокупности видов труда. Безразличие к определённому виду труда соответствует общественной форме, при которой индивидуумы с лёгкостью переходят от одного вида труда к другому и при которой какой-либо определённый вид труда является для них случайным и потому безразличным. Труд здесь, не только в категории, но и в действительности, стал средством создания богатства вообще и утратил свою специфическую связь с определённым индивидуумом.

23

Такое состояние в наиболее развитом виде имеет место в самой современной из существующих форм буржуазного общества — в Соединённых Штатах. Таким образом, лишь здесь абстракция категории «труд», «труд вообще», труд sans phrase *, этот исходный пункт современной политической экономии, становится практически истинной. Итак, простейшая абстракция, которую современная политическая экономия ставит во главу угла и которая выражает древнейшее отношение, имеющее силу для всех общественных форм, выступает, однако, только в этой абстракции практически истинной как категория наиболее современного общества. Можно было бы сказать, что то, что в Соединённых Штатах является историческим продуктом, — это безразличие к определённому виду труда, — у русских, например, есть врождённая склонность. Однако прежде всего существует огромная разница в том, варвары ли могут быть ко всему приспособлены или же цивилизованные люди сами себя ко всему приспособляют. И потом, у русских этому безразличию к какому-либо определённому виду труда практически соответствует традиционная прикованность к вполне определённой работе, от которой они отрываются только вследствие внешнего воздействия.

Этот пример труда убедительно доказывает, что даже самые абстрактные категории, несмотря на то, что они — именно благодаря своей абстрактности — имеют силу для всех эпох, в самой определённости этой абстракции представляют собой в такой же мере продукт исторических условий и обладают полной значимостью только для этих условий и внутри их.

Буржуазное общество есть наиболее развитая и наиболее многосторонняя историческая организация производства. Поэтому категории, выражающие его отношения, понимание его организации, дают вместе с тем возможность проникновения в организацию и производственные отношения всех отживших общественных форм, из обломков и элементов которых оно строится, частью продолжая влачить за собой ещё непреодолённые остатки, частью развивая до полного значения то, что прежде имелось лишь в виде намёка и т. д. Анатомия человека — ключ к анатомии обезьяны. Наоборот, намёки более высокого у низших видов животных могут быть поняты только в том случае, если само это более высокое уже известно. Буржуазная экономика даёт нам, таким образом, ключ к античной и т. д. Однако вовсе не в том смысле, как это понимают экономисты,

* — без оговорок. Ред.

24

которые смазывают все исторические различия и во всех общественных формах видят формы буржуазные. Можно понять оброк, десятину и т. д., если известна земельная рента, однако нельзя их отождествлять с последней.

Так как, далее, буржуазное общество само есть только антагонистическая форма развития, то отношения предшествующих формаций встречаются в нём часто лишь в совершенно захиревшем или даже шаржированном виде, как, например, общинная собственность. Поэтому, если правильно, что категории буржуазной экономики заключают в себе какую-то истину для всех других общественных форм, то это надо принимать лишь cum grano salis *. Они могут содержать в себе эти последние в развитом, в искажённом, в карикатурном и т. д., во всяком случае в существенно изменённом виде. Так называемое историческое развитие покоится вообще на том, что новейшая форма рассматривает предыдущие как ступени к самой себе и всегда понимает их односторонне, ибо лишь весьма редко и только при совершенно определённых условиях она бывает способна к самокритике; здесь, конечно, не идёт речь о таких исторических периодах, которые сами себе представляются как времена распада. Христианская религия лишь тогда оказалась способной помочь объективному пониманию прежней мифологии, когда её самокритика была до известной степени готова, так сказать, δυνάμει. Так и буржуазная политическая экономия лишь тогда подошла к пониманию феодального, античного и восточного обществ, когда началась самокритика буржуазного общества. Поскольку буржуазная политическая экономия, не впадая в мифологию, не отождествляла себя начисто с прошедшим, её критика прежнего, именно феодального общества, с которым ей непосредственно приходилось ещё бороться, походила на критику, с которой христианство выступало по отношению к язычеству или протестантизм — по отношению к католицизму.

Как вообще во всякой исторической, социальной науке, при развитии экономических категорий нужно постоянно иметь в виду, что как в действительности, так и в голове дан субъект — в данном случае современное буржуазное общество — и что категории выражают поэтому формы бытия, условия существования, часто только отдельные стороны этого определённого общества, этого субъекта, и что поэтому оно также и для науки возникает отнюдь не только тогда, когда о нём как таковом впервые заходит речь. Это соображение следует иметь в виду,

* — буквально: со щепоткой соли; в переносном смысле: с известной оговоркой. Ред.

25

потому что оно сразу же даёт решающие основания для расчленения предмета. Например, ничто не кажется более естественным, как начать с земельной ренты, с земельной собственности, так как ведь она связана с землёй, этим источником всякого производства и всякого бытия, и с земледелием, этой первоначальной формой производства во всех более или менее прочно сложившихся обществах. Однако нет ничего более ошибочного. Каждая форма общества имеет определённое производство, которое определяет место и влияние всех остальных производств и отношения которого поэтому также определяют место и влияние всех остальных производств. Это — общее освещение, в котором исчезают все другие цвета и которое модифицирует их в их особенностях. Это — особый эфир, который определяет удельный вес всего сущего, что в нём обнаруживается. Например, пастушеские народы (народы, занимающиеся исключительно охотой и рыболовством, находятся вне того пункта, откуда начинается действительное развитие). У них спорадически встречается известная форма земледелия. Этим определяется земельная собственность. Она коллективна и сохраняет эту форму в большей или меньшей степени, смотря по тому, в большей или меньшей степени эти народы держатся своих традиций; например, общинная собственность у славян. У народов с оседлым земледелием — эта оседлость уже большой прогресс, — где земледелие преобладает, как в античном и феодальном обществе, сама промышленность, её организация и соответствующие ей формы собственности имеют в большей или меньшей степени землевладельческий характер; промышленность или целиком зависит от земледелия, как у древних римлян, или, как в средние века, переносит принципы организации земледелия в города и в городские отношения. Даже капитал — поскольку он не есть чисто денежный капитал, — в средние века, в виде традиционных орудий ремесла и т. д., имеет тот же землевладельческий характер.

В буржуазном обществе дело обстоит наоборот. Земледелие всё более и более становится только одной из отраслей промышленности и совершенно подпадает под господство капитала. Точно так же и земельная рента. Во всех формах общества, где господствует земельная собственность, преобладают ещё естественные отношения. В тех же, где господствует капитал, преобладают общественные, исторически созданные элементы. Земельная рента не может быть понята без капитала, но капитал вполне может быть понят без земельной ренты. Капитал — это господствующая над всем экономическая сила буржуазного общества. Он должен составлять как исходный, так и конечный

26

пункт, и его следует разобрать раньше земельной собственности. После того, как то и другое рассмотрено в отдельности, должно быть рассмотрено их взаимоотношение.

Таким образом, было бы недопустимым и ошибочным брать экономические категории в той последовательности, в которой они исторически играли решающую роль. Наоборот, их последовательность определяется тем отношением, в котором они находятся друг к другу в современном буржуазном обществе, причём это отношение прямо противоположно тому, которое представляется естественным или соответствует последовательности исторического развития. Речь идёт не о том положении, которое исторически занимают экономические отношения в различных следующих одна за другой общественных формах. Ещё меньше речь идёт об их последовательности «в идее» (Прудон), этом извращённом представлении исторического процесса. Речь идёт об их расчленении внутри современного буржуазного общества.

Чистый вид (абстрактная определённость), в котором в древнем мире выступают торговые народы — финикийцы, карфагеняне, — имел место как раз в силу самого преобладания земледельческих народов. Капитал, как торговый или денежный капитал, выступает в такой именно абстракции там, где капитал ещё не стал господствующим элементом общества. Ломбардцы и евреи занимали такое же положение по отношению к земледельческим обществам средневековья.

Другим примером различного положения, которое одни и те же категории занимают на различных ступенях общественного развития, служит следующее: одна из последних форм буржуазного общества, joint-stock companies *, выступает также и в начале последнего в виде больших привилегированных и наделённых монополией торговых компаний.

Само понятие национального богатства проскальзывает у экономистов XVII века в том виде — это представление отчасти сохраняется и у экономистов XVIII века, — что богатство создаётся только для государства и что мощь последнего зависит от этого богатства. Это была ещё та бессознательно-лицемерная форма, в которой само богатство и его производство провозглашались как цель современных государств, а последние рассматривались лишь как средство для производства богатств.

Расчленение предмета, очевидно, должно быть таково: 1) Всеобщие абстрактные определения, которые поэтому более

* — акционерные компании. Ред.

27

или менее подходят ко всем общественным формам, однако в выше разъяснённом смысле. 2) Категории, которые составляют внутреннюю организацию буржуазного общества и на которых покоятся основные классы. Капитал, наёмный труд, земельная собственность. Их отношения друг к другу. Город и деревня. Три больших общественных класса. Обмен между ними. Обращение. Кредит (частный). 3) Концентрированное выражение буржуазного общества в форме государства. Рассмотрение его в отношении к самому себе. «Непроизводительные» классы. Налоги. Государственный долг. Государственный кредит. Население. Колонии. Эмиграция. 4) Международные условия производства. Международное разделение труда. Международный обмен. Вывоз и ввоз. Вексельный курс. 5) Мировой рынок и кризисы.

4. ПРОИЗВОДСТВО. СРЕДСТВА ПРОИЗВОДСТВА И ПРОИЗВОДСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ. ПРОИЗВОДСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ И ОТНОШЕНИЯ ОБЩЕНИЯ. ФОРМЫ ГОСУДАРСТВА И ФОРМЫ СОЗНАНИЯ В ИХ СВЯЗИ С ПРОИЗВОДСТВЕННЫМИ ОТНОШЕНИЯМИ И ОТНОШЕНИЯМИ ОБЩЕНИЯ. ПРАВОВЫЕ ОТНОШЕНИЯ. СЕМЕЙНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

Заметки в отношении тех пунктов, которые следует здесь упомянуть и которые не должны быть забыты.

1) Война раньше достигла развитых форм, чем мир; способ, каким на войне и в армиях и т. д. известные экономические отношения, как наёмный труд, применение машин и т. д., развились раньше, чем внутри гражданского общества. Также и отношение между производительными силами и отношениями общения особенно наглядно в армии.

2) Отношение прежнего идеалистического изложения истории к реалистическому. Особенно так называемая история культуры, которая целиком является историей религий и государств. (При случае можно также сказать кое-что о различных существовавших до сих пор методах изложения истории. Так называемый объективный. Субъективный (моральный и прочие). Философский.)

3) Вторичные и третичные, вообще производные, перенесённые, непервичные производственные отношения. Роль, которую играют здесь международные отношения.

4) Упрёки по поводу материализма такого рода понимания; отношение к натуралистическому материализму.

5) Диалектика понятий производительные силы (средства производства) и производственные отношения, диалектика,

28

границы которой подлежат определению и которая не уничтожает реального различия.

6) Неодинаковое отношение развития материального производства, например, к художественному производству. Вообще понятие прогресса не следует брать в обычной абстракции. В вопросах современного искусства и т. д. эта диспропорция ещё не так важна и не так трудна для понимания, как в сфере самих практических социальных отношений. Например, сравнительное состояние образования в Соединённых Штатах и в Европе. Но собственно трудный вопрос, который надлежит здесь разобрать, заключается в следующем: каким образом производственные отношения, как правовые отношения, вступают в неравное развитие. Следовательно, например, отношение римского частного права (к уголовному и публичному праву это относится меньше) к современному производству.

7) Это понимание представляется результатом необходимого развития. Однако правомерность случая (так же как, между прочим, и свободы). (Влияние средств сообщения. Всемирная история существовала не всегда; история как всемирная история — результат.)

8) Исходный пункт, естественно, — природная определённость; субъективно и объективно; племена, расы и т. д.

Относительно искусства известно, что определённые периоды его расцвета отнюдь не находятся в соответствии с общим развитием общества, а следовательно, также и с развитием материальной основы последнего, составляющей как бы скелет его организации. Например, греки в сравнении с современными народами, или также Шекспир. Относительно некоторых форм искусства, например эпоса, даже признано, что они в своей классической форме, составляющей эпоху в мировой истории, никогда не могут быть созданы, как только началось художественное производство, как таковое; что, таким образом, в области самого искусства известные значительные формы его возможны только на низкой ступени развития искусств. Если это имеет место в пределах искусства в отношениях между различными его видами, то тем менее поразительно, что это обстоятельство имеет место и в отношении всей области искусства ко всему общественному развитию. Трудность заключается только в общей формулировке этих противоречий. Стоит лишь определить их специфику, и они уже объяснены.

Возьмём, например, отношение греческого искусства и затем Шекспира к современности. Известно, что греческая мифология составляла не только арсенал греческого искусства, но и его почву. Разве тот взгляд на природу и на общественные

29

отношения, который лежит в основе греческой фантазии, а потому и греческого {искусства}, возможен при наличии сельфакторов, железных дорог, локомотивов и электрического телеграфа? Куда уж Вулкану против Робертса и К°, Юпитеру против громоотвода и Гермесу против Crédit Mobilier 8! Всякая мифология преодолевает, подчиняет и формирует силы природы в воображении и при помощи воображения; она исчезает, следовательно, вместе с наступлением действительного господства над этими силами природы. Что сталось бы с Фамой 9 при наличии Принтинг-хаус-сквер? Предпосылкой греческого искусства является греческая мифология, т. е. природа и сами общественные формы, уже переработанные бессознательно-художественным образом народной фантазией. Это его материал. Но не любая мифология, т. е. не любая бессознательно-художественная переработка природы (здесь под природой понимается всё предметное, следовательно, включая и общество). Египетская мифология никогда не могла бы быть почвой или материнским лоном греческого искусства. Но, во всяком случае, какая-то мифология. Следовательно, отнюдь не такое развитие общества, которое исключает всякое мифологическое отношение к природе, всякое мифологизирование природы, которое, стало быть, требует от художника независимой от мифологии фантазии.

С другой стороны, возможен ли Ахиллес в эпоху пороха и свинца? Или вообще «Илиада» наряду с печатным станком и тем более с типографской машиной? И разве не исчезают неизбежно сказания, песни и музы, а тем самым и необходимые предпосылки эпической поэзии, с появлением печатного станка?

Однако трудность заключается не в том, чтобы понять, что греческое искусство и эпос связаны с известными формами общественного развития. Трудность состоит в том, что они ещё продолжают доставлять нам художественное наслаждение и в известном отношении служить нормой и недосягаемым образцом.

Мужчина не может снова превратиться в ребёнка, не впадая в ребячество. Но разве его не радует наивность ребёнка и разве сам он не должен стремиться к тому, чтобы на более высокой ступени воспроизводить свою истинную сущность? Разве в детской натуре в каждую эпоху не оживает её собственный характер в его безыскусственной правде? И почему детство человеческого общества там, где оно развилось всего прекраснее, не должно обладать для нас вечной прелестью, как никогда не повторяющаяся ступень? Бывают невоспитанные дети и старчески умные дети. Многие из древних народов принадлежат к этой категории. Нормальными детьми были греки. Обаяние, которым

30

обладает для нас их искусство, не находится в противоречии с той неразвитой общественной ступенью, на которой оно выросло. Наоборот, оно является её результатом и неразрывно связано с тем, что незрелые общественные условия, при которых оно возникло, и только и могло возникнуть, никогда не могут повториться снова.












Написано К. Марксом в конце августа —
середине сентября 1857 г.
Впервые опубликовано в журнале «Neue Zeit»,
т. 1, №№ 23–35, 1902–1903 гг.
Печатается по тексту Сочинений
К. Маркса и Ф. Энгельса, изд. 2, т. 12,
стр. 709–738


31

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Настоящая работа Маркса является началом его экономических рукописей 1857–1858 гг., опубликованных полностью пока только на языке оригинала Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС в 1939 г. под редакционным заглавием «Grundrisse der Kritik der politischen Oekonomie (Rohentwurf)».

«Введение», над которым Маркс работал с конца августа до середины сентября 1857 г., представляет собой неоконченный набросок «общего введения» к задуманному им большому экономическому произведению, в котором Маркс предполагал исследовать всю совокупность проблем капиталистического способа производства и вместе с тем подвергнуть критике буржуазную политическую экономию. Основные пункты плана этого большого произведения указаны Марксом уже в самом «Введении». В процессе дальнейших исследований Маркс неоднократно менял свой первоначальный план и в соответствии с новыми его вариантами создал «К критике политической экономии» и «Капитал». Упомянутая рукопись 1857–1858 гг. явилась как бы черновым наброском обоих этих произведений. «Введение» было обнаружено в бумагах Маркса в 1902 году. В 1903 г. оно было опубликовано на немецком языке в Берлине, в журнале «Neue Zeit»; на русском языке впервые издано в 1922 г. в Петрограде в книге: К. Маркс. «К критике политической экономии». — 1.

2 Имеется в виду теория Руссо о взаимоотношениях между людьми при их переходе из естественного в гражданское состояние, развитая в его работе: J. J. Rousseau. «Du Contract social; ou, Principes du droit politique». Amsterdam, 1762 (Ж. Ж. Руссо. «Об общественном договоре, или Принципы политического права». Амстердам, 1762). — 1.

3 J. St. Mill. «Principles of Political Economy». Vol. I, London, 1848. Book I, «Production» (Дж. Ст. Милль. «Начала политической экономии». Т. I, Лондон, 1848. Книга I, «Производство»). — 4.

4 J. St. Mill. «Principles of Political Economy». Vol. I, London, 1848. Book I, «Production». — 5.

5 Determinatio est negatio — определение есть отрицание. Маркс приводит здесь это положение Спинозы в толковании Гегеля, приобретшем широкую известность. У Спинозы это выражение употребляется в смысле «ограничение есть отрицание» (см. Б. Спиноза. «Переписка», письмо № 50). — 8.

6 Имеется в виду, в частности, «истинный социалист» К. Грюн, взгляды которого на соотношение между производством и потреблением Маркс подверг критике в «Немецкой идеологии» (см. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, изд. 2, том 3, стр. 519–523). — 12.

7 H. Storch. «Considérations sur la nature du revenu national». Paris, 1824, p. 144–159 (А. Шторх. «Соображения о природе национального дохода». Париж, 1824, стр. 144–159). — 12.

8 Crédit Mobilier (полное название Société générale du Crédit Mobilier) — крупный французский акционерный банк, учреждённый братьями Перейра и узаконенный декретом от 18 ноября 1852 года. Основной целью Crédit Mobilier было посредничество в кредите и грюндерство (участие в учредительстве промышленных и других предприятий). Банк широко участвовал в железнодорожном строительстве во Франции, Австрии, Венгрии, Швейцарии, Испании и России. Главным источником его доходов была спекуляция на бирже ценными бумагами учреждённых им акционерных обществ. На средства, полученные от выпуска своих собственных акций, гарантируемых только имеющимися у него ценными бумагами других предприятий, Crédit Mobilier скупал акции разных компаний, гарантируемые стоимостью их имущества. Таким образом одна и та же реальная собственность вызывала к жизни фиктивный капитал в двойном размере: в форме акций данного предприятия и в форме акций Crédit Mobilier, который финансировал это предприятие и скупал его акции. Банк был тесно связан с правительством Наполеона III и пользовался его покровительством. В 1867 г. банк обанкротился и в 1871 г. был ликвидирован. Появление в 50-х годах XIX в. Crédit Mobilier как финансового предприятия нового типа было вызвано специфическими особенностями эпохи реакции, которая характеризовалась невероятным разгулом биржевого ажиотажа и спекуляции. По образцу французского Crédit Mobilier аналогичные учреждения были созданы в ряде других стран Центральной Европы. — 29.

9 Фама — римское название греческой богини молвы Оссы, служит олицетворением быстро распространяющихся слухов. — 29.












Использование материалов данного сайта возможно только при наличии активной гиперссылки на данный сайт!